Мы на месте
Сегодня нас привезли на место постоянной дислокации. На первый взгляд, райское место. Горы, сосны, ели, искристые сугробы, хрустальный воздух. Разместились в помещении небольшой турбазы. Комната на пятьдесят коек. Половина занята сербами, половина нами. Единственный источник тепла — «буржуйка» в углу. Однорамные огромные окна. Хлипкая дверь. К утру в помещении температура почти такая же, что и на улице. Благо, одеял у каждого по три-четыре. Разумеется, спим не раздеваясь.
Первое впечатление от ночевки в подобных условиях: не заболеть бы, ибо по всем признакам, лечить здесь некому, некогда и нечем. Да и попросту обидно вот так, в самом начале, схватить какое-нибудь совершенно «гражданское» воспаление легких и надолго выпасть из течения событий, стать обузой для товарищей.
В этом же здании, в одной из комнат на втором этаже, квартирует еще одна группа русских, человек десять: казаки, питерцы, москвичи, один белорус, двое невесть каким ветрами сюда занесенных уроженцев Северного Казахстана. Кое-кто из них здесь уже третий месяц. На наши любопытные бестактные вопросы: «Ну как тут?», они отвечают стандартно-уклончиво: «Нормально».
После более обстоятельных расспросов выясняется, что служба здесь не очень пыльная. Ребята ходят на разведку, сидят в засадах в ожидании караванов, изредка отправляются в рейды. Разумеется, опасность нарваться на мину или схватить пулю в перестрелке присутствует, но она не столь велика. Характер военных действий на этом участке фронта рейдово-диверсионный. Понятие «фронт» здесь очень специфично. По сути, его не существует. Есть достаточно рыхлая линия сербских позиций. Есть не менее рыхлая линия обороны мусульман. Между ними нейтральная, ничейная полоса, на которой периодически появляются как те, так и другие. Всякое столкновение мусульман и сербов, естественно, сопровождается перестрелкой. Группа, чей огонь оказывается менее плотным, как правило, отходит. Такая вот здесь война.
С нынешнего дня для нас начался иной отсчет времени. Подписан контракт. Получено оружие. Каждому по новенькому, в масле, автомату Калашникова. Оружие знакомое, но не совсем родное. Автоматы югославского лицензионного производства. Это может заметить и не специалист. Фрезеровка деталей грубая, шероховатая. Те, кто был с этим оружием в деле, сетуют на его ненадежность: автоматы, бывает, «клинит», после дождя и снега железные части густо ржавеют в течение нескольких часов.
К каждому автомату — пять магазинов. С патронами, похоже, проблем здесь нет. В казарме целый штабель цинковых коробок бери сколько влезет.
Весь день ушел на подготовку оружия к лелу (очистка от масла, подгонка ремней, набивка магазинов патронами и тл.). Надо было видеть, как преобразились ребята, получившие «стволы». Вот она, наглядная иллюстрация старой истины: война тысячелетняя суть настоящего мужчины. Бой, поход, засада, трофеи — это естественно, это зов генов, это возвращение к началу, это умножение энергии. Копание в бумажках, маета в городском гран-спорте, хождение с авоськой по магазинам, говорильня о футболе и политике — это неестественно, это потеря энергии. Да здравствует здоровое мужское начало!
Со вчерашнего дня, со дня подписания контракта, начался наш срок пребывания на югославской земле Обещания отправлявших нас шустрых пареньков о том. что в контракт войдут дни, затраченные на дорогу, оказались болтовней. Много чего обещалось, да мало чего выполнено. Впрочем, сетования неуместны. Жизнь всегда и во все вносит свои жесткие коррективы.
Сегодня получено обмундирование в основном это амуниция югославской народной армии. Китель, брюки, плащ на подстежке из искусственного меха, белье и масса всяких пустяков, призванных облегчить нелегкую солдатскую жизнь. Переодевались, мерили, подгоняли, часто цокали языками, хвалили югославские вещи, отдавали должное заботе о солдате в государстве южных славян. Чего стоят, например, удобные резиновые сапоги на шнурках, на теплой подкладке, вязанный облегающий шлем-маска, теплый пуловер.
Вспоминали родные «кирзачи, вечно сырые портянки, зябкое «хэбэ», костерили отечественный генералитет, интендантов и т.п. Вывод грустен: государство настолько достойно уважения, насколько оно заботится о своем солдате.
Однако восторги по поводу экипировки оказались преждевременными. Местность, куда мы прибыли, и где проведем, по-видимому, большую часть определенного контрактом времени, имеет специфические климатические условия. «Это наша Сибирь», объясняют местные сербы. В последнем сомневаться не приходится. Сейчас середина марта. Внизу, на равнине, не исключено, люди уже загорают. Здесь же 3—8°С- ниже нуля, и снег по пояс. В резиновых сапогах, которые поначалу казались столь симпатичными, по снегу много не находишь. Тем более, что шерстяных (впрочем вообще никаких) носок (да и портянок тоже) нам не выдали. Слишком легкомысленным оказалось для этих условий и выделенное каждому из нас пальтишко на подстежке. Что ж, будем утепляться домашним гардеробом, нанизывать на себя все, что возможно.
И все-таки странно почему нам не досталось ни теплых комбинезонов, ни утепленных курток, ни кожаных высоких ботинок? Русские, которые прибыли за месяц до нас, все это получили. Но... Не в тряпках счастье.
Продолжается взаимное узнавание друг друга. Каждая личность неповторима и уникальна. Мой сосед по койке Серега Л., полный, флегматичный мужчина без малого сорока лет. Бывший техник-пожарный. Он случайно узнал от знакомого о канале оформления документов на выезд в Сербию. Не задумываясь, согласился. Какие бы то ни были политические ориентации у Сергея отсутствуют. В поезде, по дороге сюда, он неоднократно уточнял, нисколько не рисуясь: «За кого будем воевать? За сербов или за хорватов?»
Серега дважды женат, дважды разведен. Живет в коммуналке недалеко от Курского вокзала. Пару месяцев назад его дочиста обокрали.
Серега предельно искренний человек. Вспоминая о былой пожарно-технической службе, на наши хамские вопросы типа: «А взятки-то брал?», «А на лапу-то давали?» он добродушно щурится и кивает: «Брал», «Давали». Своей прямотой Серега мне симпатичен. В отношении причин, заставивших его отправиться в Сербию, он также откровенен: «Поехал денег подзаработать, да заграницу посмотреть». Совсем недавно Сергей доверительно посвятил меня еще в один фактор, что привел его в наши ряды: «Понимаешь, обстановку надо было поменять. Я же недавно лечился от этого дела (здесь он лихо щелкнул себя по кадыку). Врачиха, что уколы колола, и порекомендовала от дружков куда-нибудь подальше умотать. Я и умотал».
Первый бой
Сегодня была первая вылазка. Пришел в казарму серб из комсостава, попросил десять человек. Пошли только добровольцы. Никто никого не назначал, никто ни на кого пальцем не указывал. Собственно, и указывать некому. Жесткой командно-подчиненной структуры в нашем отряде нет. У казаков, что стараются держаться особняком, верховодит походный атаман Леха. Обшее командование чисто условно осуществляет приехавший сюда месяца за два до нас Мишка Ц. Здоровущий парень, родом откуда-то из-под Саратова, также считающий себя казаком.
А вся наша первая вылазка легко уложилась в четыре часа. На машине нас подвезли до линии сербских постов, потом шли пешком по тропинке, след в след. То подъем едва ли не в 45°, то аналогично крутой спуск. Через час выбрались на какую-то высотку. Залегли между сосновых стволов. Серб, что нас вел, объяснил, путая русские и сербские слова, махнув в сторону двух близлежащих, поросших лесом холмов: «Там две высоты, там мусульмане с пулеметами, скоро будем эти высоты брать. Без них дороги вперед нет. Впереди Джанкичи, за ними Г».
Посмотрели по очереди в бинокль. Ничего особенного не увидели. Заснеженные склоны. Ели, сосны, еще какие-то могучие деревья. У подножия одного из холмов аккуратный, с лета заготовленный умелыми крестьянскими руками стожок сена. Вокруг пунктирные линии человеческих следов. Кажется, никакого намека на войну, но нам настоятельно рекомендовано не подниматься в рост — местность отлично простреливается мусульманскими снайперами.
Первая вылазка прошла без единого выстрела. Слава Богу! Большое счастье, что на пути нашем не попалось ни одной мины (и та и другая стороны имеют их в избытке и расставляют повсюду, где только можно). Мины здесь за их внешнее сходство с баночками мясных консервов ласково называют «паштетами». Соприкосновение с «паштетом» ничего хорошего не сулит - ступню или отрывает, или дробит взрывом. И в том и в другом случае инвалидность гарантирована.
Первая вылазка напомнила о нашей поспешной и некачественной экипировке. Нет, резиновая обувь не для гор. Ноги в резиновых сапогах, как бы они привлекательно не выглядели, разъезжаются, скользят, а главное, стынут жутким могильным холодом. «Замерзнуть до костей» — не столь натянутая в подобных условиях аллегория. Ноги уже через полчаса перестаешь чувствовать. Еще через полчаса начинает казаться, что твои ноги это нечто голое, лишенное даже кожи, живьем чувствующее каждый шаг, каждый уступ тропы, каждый порыв ветра.
Снова обращались к завскладом, к интенданту, к другим большим и малым сербским командирам с просьбой выдать нормальные солдатские ботинки. Бесполезно. В ответ слышали уже до тошноты знакомое «Нема» (в переводе не нуждается) и «сутра» (что, как мы уже знали, в переводе с братского сербского означает «завтра»). Совсем как в кабинетах «совковых» учреждений.
Вспоминая во всех подробностях вчерашний день, с удовлетворением отметил, что первый выход в горы перенес отлично. Не отстал, не упал, даже не сбил дыхания. Отрадно, ибо я в группе оказался одним из самых «пожилых». Средний возраст «охотников» колебался от 22 до 26 лет. А мне 37. В придачу порок сердца (диагноз — «недостаточность митрального клапана»). Значит, еще что-то могу.
Впрочем, восторги преждевременны. Разные люди по-разному перенося нагрузки. И «второе дыхание» явление специфическое. У одних оно появляется в середине пути, у других в конце, у третьих — непредсказуемо когда. Так что неизвестно, что было бы и со мной, получи мы приказ отмахать еще километр-другой по горным тропам.
Двоим из нас этот первый марш оказался не по силам. Удивительно, но оба «сдохших» бойца из казаков. Первый Миша Т., омский богатырь, имеющий более центнера веса. С такой массой в горах тяжело. Да и возраст «Капельки», как в шутку окрестили его товарищи, близок к моему «тиражному». Уже через полчаса движения у Мишки сдала «дыхалка», лицо покрылось красно-фиолетовыми пятнами, ноги стали заплетаться и не попадать «след в след». Последнее особенно досадно, ибо подобный способ передвижения в горах лучшее профилактическое средство от «паштетов».
Кстати, «Капелька» из всей казачьей половины нашего отряда наиболее симпатичен. Образован, начитан, с чувством собственного достоинства, чуждый хамскому выпендрежу. Выпускник университета. Гуманитарий. Что толкнуло его, человека более чем здравого и зрелого, на «югославские приключения», однозначно не ответить. Похоже, как и многие из нас, захотел проверить себя. Если выходы в горы станут регулярными, и к той поклаже, что тащили мы вчера на себе (продовольствие, палатки, патроны и т.д.), парню придется нелегко.
Другой «сдохший на марше» — ставропольский казачок Володька Ш., невесть кем и неведомо при каких обстоятельствах награжденный мало ласкающей слух кличкой «Кишечник». Совсем недавно отслужил действительную. Охранял зеков. Носил краповые погоны внутренних войск. Здоровье у «Кишечника», похоже, совсем неважное. Еще в «дурдоме» он обращал на себя внимание жутким гулким «лагерно-камерным» кашлем. Вчера же на тропе, уже через полчаса ходьбы он схватился за бок, отстал. Видели, как его рвало желчью. Этому парню придется туговато.
Однако, в первой горной вылазке Володька «Кишечник» проявил себя не только как обладатель хлипкого здоровья. У парня характер! Задыхался, спотыкался, блевал на тропе, но никому не позволил тащить свой подсумок, автомат, сумку с гранатами. В ответ на все предложения о помощи посылал на известные буквы. Личность!
Перебирая в памяти детали вчерашнего дня, подумал и другом: конспирация конспирацией, патриотизм патриотизмом, доверие довернем, но было бы очень правильно каждого, кто изъявил желание помочь братьям-сербам, пропустить через медиков-специалистов. Чуть побольше хлопот сначала, гораздо меньше проблем потом.
Принято решение выставлять ночные караулы. Решение, безусловно, верное, ибо по прямой до мусульманских позиций от нашей казармы-турбазы всего ничего. Сербам же заниматься такими пустяками, как ночная охрана базы, похоже, просто несвойственно. Подход совершенно российский: «авось» не подберутся, «небось» не вырежут.
Стоим по два часа. Совсем как некогда в советской армии, на срочной службе. Выпал жребий стоять от двух до четырех. Вспоминал Житомир. Львов и Ужгород, где некуда выполнял «почетную конституционную обязанность по защите социалистического Отечества».
Еще раз убедился, что резиновые сапоги — обувь вовсе не по сезону. Вот бы раздобыть шерстяные носки. Знали бы, где придется находится, и какой будет уровень экипировки запасли все из лома, но... Люди, нас отправляющие, клятвенно заверяли: с экипировкой никаких проблем, шмотки армейские эфэргевские, «все по люксу», все чуть ли не с натовских складов.
Группа «охотников» ходила в засаду. Ждали, по словам сербов, караван с оружием и снаряжением для мусульман. Просидели часа три в снегу, вернулись, так никого и не дождавшись. Если бы не мины, не вероятность напороться на снайпера, встречную засаду и т.д.. это не боевая операция, а «мероприятие» в рамках военно-патриотической показушной игры «Зарница». Кто-то из нас уже предположил, что подобным образом и пройдет весь срок нашего контракта («походили, посидели, вернулись»)
Рейд
Не писал больше недели. Не было возможности.
В среду к вечеру в казарму пришли сербские командиры. Объяснили: ночью операция штурм двух высот, без которых развитие наступления на Г. невозможно. Подчеркнули: операция займет максимум день, поэтому выход налегке без палаток, без котелков, без продовольствия, без одеял, брать только оружие, патроны, гранаты.
Подобное предложение отряд принял без знтузиазма. Сербам напомнили о данных ими обещаниях обеспечить всех теплой одеждой и нормальной обувью. На стихийно возникшем митинге решили единогласно: ни на какую операцию никому не идти до тех пор, пока должным образом не экипируют. На этом и порешили. Сербы ушли недовольными. Через час в казарму вошел наш командир Мишка Ц. Где он был, сказать трудно, но стоявшие с ним рядом учуяли запах ракии. В путанной и сбивчивой речи он призвал всех пойти сербам навстречу, и принять участие в операции.
Поворот «на сто восемьдесят» в поведении Мишки был расценен однозначно: налили ему сербы пару стаканов вот он и «запел» по-другому. Впрочем, вслух подобных упреков Мишке никто не высказал. Каждый задумался. Первая серьезная операция, ответить сербам отказом значит зарекомендовать себя хлюпиками, попробуй потом отмойся, черт с ними, с этими резиновыми сапогами, с легкими летними куртками. Когда сербские командиры зашли к нам в казарму во второй раз, убеждать и уговаривать им никого не пришлось.
Вышли, как и было обещано, налегке. Только оружие, патроны, гранаты. Ни котелков, ни палаток, ни одеял. Накануне нас поделили на две группы. В первую вошли в основном казаки («станица»). Вторую, менее многочисленную, составили «мужики», т.е. мы, не казаки. Маршруты групп были различны. То ли вышеупомянутые высоты мы брали в клещи, то ли здесь присутствовал еще какой-то хитроумный жестко секретный план сербского командования нам было неведомо.
Километров пятнадцать мы проехали на машинах, потом шли пешком. Цепью. С оговоренным заранее интервалом в 2-4 метра. Впереди — сербы-проводники. По сути, это смертники. Первая мина — их. И от пуль «в лоб» им укрыться практически невозможно. За ними мы, след в след. Когда снег выше чем по колено, такая ходьба не в радость. Уже через полчаса на спинах впереди идущих расплывались темные пятна. Вскоре наполнилась влагой и собственная одежда. А мы-то так усердно ратовали за «утепление», за насыщение нашего «гардеробчика» теплыми вещами! Были бы они на нас одеты — взмокли еще быстрее. Нам нелегко, проводникам во много раз тяжелее. На некоторых склонах снег почти по пояс.
Разговаривать запрещено. Обмен информацией — знаками. Все команды подаются также знаками. Команд немного: «внимание», «стоп», «прислушаться» и т.д. Привал через каждые час-полтора. По-сербски отдых «одмор». Очень символично. Как только такая команда подается, мы попросту валимся направо-налево в снег. Лежим, хватаем ртами воздух. Некоторые моментально засыпают. Последнему я поначалу немало удивлялся, но к полудню на очередном привале сам провалился в блаженное глубокое забытье.
Во второй половике дня наша, меньшая по численности, группа вышла к заданной высоте. К великому удивлению, ни дзотов, ни бункеров, даже следов мусульман на ней не обнаружили. Что в это время делала большая казачья группа мы не знали. Позднее выяснилось, что она попала в аналогичное положение, выйдя в положенное время на заданный рубеж — ни противника, ни следов его пребывания не увидела. То ли разведка у сербов оказалась слабой, то ли командиры, намечавшие операцию, просчитались непонятно. Итог одинаков — высотки оказались необитаемыми.
Далее судьба наших групп складывалась по-разному. Казаки получили приказ укрепляться. Из камней, недостатка в которых не было, они сложили нечто среднее между блиндажами и хижинами, перекрыли эти сооружения ветками и кусками кровельного железа, что насобирали на руинах некогда существовавшего поблизости хутора. Позднее им завезли палатки, сооруженные из старых бочек печки-«буржуйки». Вскоре была налажена и регулярная доставка горячего питания. Словом, «казачья» группа встала на позицию всерьез и надолго.
Дважды за неделю их беспокоили мусульмане. Один раз обстреляли из гаубиц, выпустили около десятка снарядов (обошлось без жертв). Во второй раз, подобравшаяся поближе группа мусульман затеяла перестрелку. Наши в грязь лицом не ударили: обложили квадрат нахождения неприятеля плотным автоматно-пулеметным огнем, а затем организовали вылазку — попытались зайти мусульманам в тыл.
Во время вылазки ранен один казак, Олег Ш. из Красноярска. Это первая потеря в нашем отряде. Первая пуля имела все шансы быть для него последней, угодила в один из спрятанных на груди автоматных рожков. Вреда эта пуля не наделала, но развернула Олега на 180°. Вторая пуля прошла навылет, прошив ягодицу и бедро. Кость, кажется, не задета. В ближайшем госпитале, куда его направили на излечение заверили: через пару недель вернется в строй.
Кстати, прежде чем попасть в госпиталь, Олег почти полдня пролежал в своем шалаше, наспех перевязанный разорванным маскхалатом. Медицинских средств нам до сего дня не выдано. Медиков на позиции никто не видел.
В нашей группе потери менее существенны. Поморозил ноги Юрка 3. из Питера. В середине недели его отправили с сербом-попутчиком в казарму. Юркины помороженные ступни и отсутствие на складе теплой обуви — вещи, понятно, тесно связанные.
Впрочем, что там чьи-то мороженные ноги! Всю неделю мы таскались по горным склонам. Сменили пять ночевок. Смысл всех этих хождений мне не понятен. Рейд не рейд, разведка не разведка. Зато возможностей нарваться на мину, засаду, пулю снайпера было сколько угодно. Однако приказов, как известно, ни в одной армии обсуждать не принято.
Дважды за время горных похождений попадали под обстрел. Никто из нас до сего дня не знает, под чей огонь мы попадали. То ли мусульмане наугад обстреливали маршрут нашего движения. То ли сербы вслепую сыпали огнем в сторону воображаемого противника.
Лишь на третий день сербы поставили нас на довольствие: со специальными гонцами стали передавать хлеб, консервы, сало. Чем питались до этого? Ничем. Правда, нашей микрогруппе из пяти человек повезло. Неподалеку от места первой (холодной, т.е. без костра) ночевки шальной осколок убил серну. Сербы, оказавшиеся свидетелями этого «ЧП», разделили между собой парное мясо. Перепало кое-что и нам. Засветло (в темноте костры первые две ночи разводить было запрещено) пожарили на автоматных шомполах мясо. Поели. Без хлеба и соли.
Все восемь дней хождения по горам нами командовал Владимир К. Родом он откуда-то с Псковщины. В Югославию прибыл двумя неделями раньше нас. Выездные документы оформлял, кажется, в Питере. Владимир в недавнем прошлом офицер-подводник. Последняя деталь биографии в сочетании с незаурядным ростом и чрезвычайной худобой определили его кличку: Перископ. С командиром нам, похоже, повезло «не очень». Владимир то ли в детстве не доиграл, то ли на флоте не докомандовал, его хлебом не корми — только дай нас построить, проинструктировать, и куда-то послать: то наблюдать за соседним холмом, то прочесать ближайший склон и т.д. и т.п. Своей боевой задачи Владимир не знает и знать не может. Толковых карт на руках ни у кого нет, вводные от высокого сербского командования редки и противоречивы, да и связь с этим командованием попросту отсутствует. Неопределенность положения Перископа начисто лишает его душевного равновесия. Владимир часто нервничает, в общении с нами срывается на крик и грубость. Разумеется, мы отвечаем ему тем же.
Наблюдая за Перископом, я начинаю подозревать, что со флота он ушел не по своей воле. Похоже, его списали после обследования у психиатра. Об этом напоминают его глаза: мутные, бегающие, с громадными белками, а главное, странное поведение: что-то среднее между манией преследования и манией величия. Впрочем, рассказывать о Перископе бесполезно. Его надо видеть. Длинный, какой-то негнущийся, состоящий, похоже, из сплошных шарниров, весь перепоясанный ремнями, в неизменном бронежилете он заметно отличался от нас всех.
Кстати, о бронежилетах. Перископ — единственный из нас обладатель подобной роскоши. Где, у кого и каким образом он его раздобыл, нам неведомо. Еще один пункт обещаний людей, которые нас сюда отправляли («вас оденут как надо, во все американское и эфэргешное, бронежилеты получите») завис в воздухе. Впрочем, что там бронежилет, касок и тех у нас нет. «Нема», разводит по этому поводу руками каптер серб Славко и делает страшные круглые глаза. Нам к этому слову не привыкать.
Восьмидневное хождение по горам конкретного завершения не имело. В последнюю ночь повалил густой мокрый снег. Меньше чем за час наши хлипкие, наспех сооруженные накануне шалаши стали непригодны для ночлега. Ночь провели на ногах топтались по очереди у хитро запрятанного в камнях костра. Как и в предыдущие ночевки, был выставлен караул, однако его роль представлялась более чем относительной. Видимость и слышимость были, без преувеличения, нулевыми. Очертания вытянутой руки растворялись в густой пелене мокрых снежных хлопьев. Задумай мусульмане, прекрасно знающие местность, вылазку на эту ночь, нам не сдюжить.
Ранним утром пришел приказ возвращаться в казарму. Увы, пока это единственный понятный, продиктованный здравым смыслом приказ свыше. Без цели бродить по горным тропам до нитки вымокшими, не видя ни зги — занятие по меньшей мере никчемное. Тем более, что снег утром вовсе не прекратился, а повалил с новой силой.