Новый положай
Надежды на по крайней мере двухдневный отдых в казарме не подтвердились. Уже утром следующего дня посыльный передал распоряжение выдвигаться на позицию, занятую ранее "казачьей" группой. Позиция — по-сербски "положай".
Позднее выяснилось, что решение о досрочном снятии нас с заслуженного отдыха родилось не само по себе. Оказывается, едва мы после той кошмарной ночи погрузились в грузовик, "забузили" казаки. Полученная нами передышка показалась им незаслуженной. Сербское командование, не желая осложнять отношений с русскими добровольцами, быстренько отменило решение о предоставлении нам двухдневного отдыха и снова заслало нас на "положай".
С этого дня. кажется, определились, по крайней мере на ближайшие пару недель, возложенные на нас обязанности. Нам поручено удерживать высоту 3. Ту самую, на которой закрепилась ранее "казачья" часть нашего отряда. Помимо автоматов, в нашем распоряжении еще пара пулеметов, изрядное количество ручных гранат, гранаты для стрельбы из автоматов.
Определен график нашего нахождения на "положае": четыре дня здесь, сутки в казарме.
В близком соседстве с нами — позиции сербов. У них иной ритм службы. Двое суток на позициях, двое суток в казарме, двое суток дома.
Продолжается обоюдное узнавание. Не устаешь удивляться хитросплетению судеб, особенностям характеров, биографий и т.д. Я уже успел обратить внимание на совсем юного паренька — Андрея П. в составе питерской, прибывшей сюда на пару недель раньше, группы добровольцев. Из всех нас он выделялся прежде всего возрастом. Андрею, как только что выяснилось, еще нет восемнадцати лет. Славное начало биографии у парня. Но это еще не все. Оказывается. Малыш, как с учетом возраста окрестили его однополчане, воюет уже почти год. Начинал в мае прошлого года в Приднестровье. Приднестровский опыт умножил в Абхазии. Там Андрей получил специальность снайпера. Когда уезжал, на прикладе его винтовки было восемнадцать зарубок. В Абхазии платили неплохие деньги, но тот ужас, которого там хлебнул Андрей, вряд ли имел рублевый эквивалент. В десанте, куда он входил, погибло семьдесят процентов состава.
Срываясь из дома в очередную горячую точку. Андрей придумывал для родителей убедительную легенду. То он едет на длительные сборы в спортивный лагерь, то вместе с молодежным интернациональным отрядом отправляется строить коровники в Венгрию, то что-то еще. Святая наивность его родителей!
Здесь, в Югославии, Андрей также снайпер. Правда, зарубок на прикладе нет. Пока нет. Самое нелогичное, смешное, а может быть, и дикое, — что по возвращении домой Андрея могут призвать "для прохождения действительной воинской службы". Каково ему будет выслушивать сержантов-придурков? Сможет ли он стерпеть "наезды" старослужащих? Я многое отдам, чтобы встретиться с этим парнем года через три-четыре и за бутылкой вдосталь наговориться
Всякий день на "положае" — приготовление к ночи. Сплошное хождение. За дровами. За сеном. За продуктами. Плюс караулы, которые выставляем с наступлением сумерек. Стоять приходится обычно дважды за ночь по полтора-два часа. Казаки почему-то караульную службу игнорируют. Она им представляется чисто "мужицким" делом. Схема их рассуждений такова: рейд, разведка, бой — это наше, казачье, стоящее. Что же касается караула, нарядов — это ерунда, пусть в эти игрушки "мужики" (т.е. все не казаки) играют. Причиной конфликта подобный подход не стал, ибо мы, "мужики", рассудили так: караул — форма обеспечения не только общественной, но н личной безопасности. Если ты в этом заинтересован — отдежурь положенные часы, если нет — Бог тебе судья.
Пришло время изучить близлежащую территорию. С нашей горы в ясную погоду прекрасно видно несколько мусульманских поселков. С квадратиками кварталов, карандашиком минарета и прочими признаками населенного пункта в здешних краях. По прямой до поселков километров пять-семь. От сербов нам известно, что поселки основательно укреплены и битком набиты мусульманами. В распоряжении последних не только стрелковое автоматическое оружие, но и минометы, артиллерия. Говорят, правда, у мусульман туговато с боеприпасами, но нам в это верится с трудом: оттуда постреливают с завидным постоянством.
Чтобы лучше узнать местность, полдюжины "охотников" под началом командира Мишки решили предпринять что-то вроде разведки. Спустились по склону горы, на вершине которой расположен наш лагерь, миновали разрушенный хутор, куда раньше мы регулярно наведывались за дровами и за материалом для наших хижин-блиндажей, и... нарвались на мусульман. После десятиминутной перестрелки наши отошли. Организованно. С достоинством. Затевать бой смысла не было. Безрассудно "в лоб" атаковать неизвестное количество основательно прикрытых "мусликов".
В перестрелке ранен сибирский казак Мишка Д. Ранение, кажется, неопасно. В мякоть бедра. Кость не задета. С операции Мишка дошел сам, опираясь на поблизости выломанный сук.
У Мишки уникальная внешность. Приплюснутый, странно вытянутый череп и обилие клочковатой растительности на лице роднит его с нашими очень далекими предками. Отсюда и кличка, полученная в самые первые дни пребывания на югославской земле — Человекообразный. Мишка — мастер. Из подобранного невесть где куска овечьей шкуры за неполный час он скроил молодецкую казачью папаху. Старая рубаха за один вечер превратилась в его руках в удобную безрукавку с отделениями для автоматных рожков. Мишка может починить обувь, продлить срок работы зажигалки, из веточек можжевельника и еще каких-то одному ему ведомых травинок приготовить ароматный чай. Кажется, вот он — человек, о котором можно сказать "золотые руки". Но у этих рук — специфическая особенность. Вещи и предметы, попадающие в эти руки, если не становятся шедеврами, моментально ломаются, пачкаются, портятся и приходят в негодность всеми известными в природе способами. Попросил Мишка у кого-то из наших перочинный нож — через сорок секунд у ножа сломано лезвие. Взял Мишка посмотреть у знакомого серба винтовку малоизвестной в России системы "маузер" — миг — и оружие стало бездыханной железякой.
На днях сербское начальство, вняв нашим просьбам, организовало "баню". Под баней подразумевался теплый душ в помещении расположенной аж в самом Вышеграде турбазы. На момент банного предложения на "положае" несла службу "мужицкая" часть отряда, так что на помывку выехали почти одни казаки. После душа они вовсе не заспешили к ожидавшему их грузовику, а разошлись по этажам корпуса турбазы. Вмиг был найден общий язык с замками дверей кабинетов, началась тотальная проверка всех помещений. Велика была радость искателей, когда в одной из комнат были обнаружены почти ящик то ли забытого, то ли припрятанного пива и дюжина бутылок ликера. Если бы казаки на этих трофеях остановились! Из кабинетов тащили все пепельницы, занавески, стаканы, красочные проспекты. Что не запихивалось в карманы и в сумки, рассыпалось по коридорам, выкидывалось в окна.
Разумеется, уехавшие в баню, в казарму в тот вечер уже не вернулись. Ночевали в "дурдоме", в том самом интернате для слабоумных детей, что служил нам приютом в первые дни пребывания на югославской земле. Ночь была бурной. После ликеров и пива казачки изрядно пошумели. Заодно и постреляли. И не только одиночными. Благо, не друг в друга, а по окнам, стенам, потолкам.
А на утро с нашей банной делегацией стряслась еще более неприглядная история. Измученные похмельем соотечественники забрели на кладбище Вышеграда. Ракия в граненых стаканчиках, что по обычаю оставляется сербами на могилах родных и близких, была вмиг истреблена. Водка, предназначенная для мертвых!
Днем нас снова обстреляли. Уже в который раз. Едва мы принялись за обед, примостив на коленях котелки с традиционным фасолево-свиным варевом, как в сантиметрах двадцати над палаткой зацвикали пули. Снайпер!
На огонь ответили, приблизительно определив место, откуда стреляли. Тем все и кончилось.
Этой ночью караульное время делил с Мишкой Капелькой, сибирским казаком. С тем, который благодаря избыточному весу "сдох" в первом же рейде. Одиночество, ночная тишь и яркий лунный свет располагали Мишку к откровенности. Он с неподдельной грустью сетовал на окружение, на нравы в среде особняком держащихся казаков. В оценках, несмотря на собственную принадлежность к ним, Капелька крут. По его мнению, в отряде слишком много откровенных ублюдков.
Обвинения не голословны. Мишка поражен фактами банного грабежа и последующей бездарной пьянки в "дурдоме", осуждает постыдную кладбищенскую похмелку. Вежливо слушаю, вежливо киваю, но откровенностью за откровенность платить не спешу. В недавнем рейде при посещении разоренных мусульманских домов Капелька сам "отличился": с агрессивной активностью пихал в свой вещмешок все подряд, включая сильно потрепанное барахло, стоптанную обувь, грошовые никчемные безделушки.
По ночам наши утлые жилища сотрясаются от надрывного кашля. Простужено девяносто процентов состава отряда. Сказываются холодные ночевки и коренное отличие летнего обмундирования, выданного нам, от обмундирования зимнего, так и не полученного.
Отдельная тема — наше питание.
Претензий здесь в целом нет. Завтрак представляет собой баночку мясного паштета или шматок копченого сала. К обеду на позицию в термосах доставляют горячее варево. В его основе чаще всего макароны, фасоль, мясные консервы. В ужин поедается, как правило, то, что остается от обеда. Вкусно, сытно, но однообразно. Последнее особенно ощутимо для тех, кто здесь находится три-четыре месяца.
Есть и еще два слабых места в нашем рационе. Это отсутствие черного хлеба (говорят, что в Югославии такого вообще никогда не пекли) и отсутствие настоящего чая. Вместо последнего на позицию привозят какой-то коричневый суррогат. Говорят, что этот напиток готовят из жженого сахара с добавлением настоя каких-то трав. Сербы пьют его С превеликим удовольствием. Мы, русские, видим в нем жалкую пародию на чай настоящий.
Ездили в баню. В Вышеград. Припозднились. Заночевали в ставшем уже родным интернате. С удивлением встретили в здании уже знакомого Игоря Т. — питерского парня, раненого в ногу. До сего дня он не уехал. Причина — заминка в получении причитающихся денег (жалование плюс положенная по контракту компенсация за ранение) и отсутствие попутчика-сопровождающего в дальнюю дорогу. В одиночку путь на Родину он не осилит — болит недолеченная нога. Самостоятельно передвигаться на расстояние более чем в несколько десятков метров ему не по силам.
Встретили в интернате и другого старого знакомого — Сашку Графа. Тот тоже дожидается каких-то последних формальностей перед возвращением домой. Разговор с ним затянулся заполночь. Скорее, это был не разговор, а инструктаж асом-ветераном нас, относительно недавно прибывших:
"Если в ходе боя или сразу после него будете заходить в мусульманские дома — не спешите. Сначала гранаты в окна, в дверь, потом — пару очередей налево-направо, только тогда входите. Не хватайтесь за барахло — везде могут быть мины. Знайте: здесь мусульмане-фанатики. Почти у всех: детей, женщин, старух — в руках, под одеждой, где угодно — мины, гранаты. Если что — они подрываются. Так что хотите сами жить — валите всех подряд. Это не жестокость. Это война! Или вы — или они! Я все это не с потолка взял. Сколько наших уже легло здесь из-за доброты своей. Понимаю, кто-то не может в старика или бабу стрелять. Тогда просто в дом к мусульманам не входите. Здесь еще один момент есть — сербы, кто рядом с вами воюет, очень внимание обращают на то, как мы, русские, к мусульманам относимся. Для них они — враги навечно. Что здесь мусульмане с сербами творили — кровь стынет. Так вот — мы с ними заодно. Не забывайте, что в бою они у вас за спиной. Поняли? Пулю-то не только спереди получить можно".
Жизнь подтвердила жестокую правду наставлений Графа. Уже в Москве, месяца через два после возвращения, я узнал подробности гибели и тяжелого ранения двоих из наших. Оба приехали после моего отъезда. Воевали сначала на нашем участке, недалеко от Вышеграда, потом их перебросили под Сараево. В бою ребята зашли в дом. Перед этим, заглянув в окно, увидели там одну старуху-мусульманку. Когда переступили порог — грянул взрыв. Оба парня выскочили. Один с развороченным животом, другой — изрешеченный осколками. Первый успел сказать: "Все". За Афганистан он имел орден "Красной Звезды". Второй — остался калекой.
Вопросов по поводу импровизированной инструкции не было. Каждый переваривал молча, сам по себе. Только москвич, рыжий Саша М., округлив глаза, замотал головой:
"Нет, я в детей стрелять не буду. Как же так — в детей..."
Ему никто не возражал. Но никто и не поддержал.