Политик
Винфрид Нахтсвай — бывший депутат от зеленых и один из главных в стране экспертов по бундесверу. Говорить с немецким политиком, оказывается, большое удовольствие. Потрясающая эрудиция, ясный, последовательный ход мыслей, краткие и точные формулировки, цифры и карты. Нахтсвай был в Афганистане шестнадцать раз — с кратковременными политическими визитами. Он внимательно следит за ситуацией, потому что в 2001 году сам участвовал в принятии решения направить войска в Афганистан, когда у власти было красно-зеленое правительство Шредера. Нахтсвай тогда был против, но теперь считает, что уходить уже нельзя.
— Тогда на этом настоял бундесканцлер, который очень хотел поддержать американцев. От него поступило что-то вроде ультиматума: если это решение не будет принято, он может даже уйти в отставку. Было ощутимое давление. А дискуссии были на самом деле очень напряженными. Причем они в основном касались небольшого спецподразделения, которое предполагалось отправить в Афганистан исключительно с военными целями. Всего около ста человек. В итоге у этих спецназовцев до сих пор не возникло никаких проблем. Проблемы возникли с «мирными» солдатами, которые направляются туда в рамках программы по восстановлению государства. В первый год войны их было тысяча человек, сейчас около пяти тысяч. Поначалу все шло хорошо, но потом объединенные силы сделали ряд ошибок, и это способствовало неприятию иностранных военных местным населением.
— Каких ошибок?
— Во-первых, возник определенный разрыв между американцами, которые хотели побольше воевать и ловить террористов, и европейцами, которые хотели строить государство. Во-вторых, мы хотели всего и сразу — демократию, права женщин, честную полицию. И нам казалось, что все эти цели могут быть быстро достигнуты. Конечно же, это было иллюзией. В-третьих, мы сосредоточились на работе в Кабуле, пытаясь выстроить централизованную систему власти. В итоге Хамида Карзая сейчас часто называют «бургомистром Кабула», а контроль над другими регионами мы потеряли. В-четвертых, американцы сделали ставку на самых влиятельных людей в стране — бывших полевых командиров и наркобаронов. Сейчас они сидят в парламенте, решают вопросы своего бизнеса и никого не слушаются.
— А почему вернулись талибы?
— Как сказал один голландский политик, главная причина появления талибов — это коррумпированное афганское правительство. Население таким образом выражает свой протест. Вообще в этой стране есть три параллельные системы власти: официальное афганское правительство, экономическая власть местных шишек и теневое правительство талибов. В каждом регионе они представлены в разных пропорциях. Так что если кто-то взрывает немецкий автобус, это еще не значит, что виноваты талибы — может, мы просто случайно перекрыли какие-то пути контрабанды наркотиков. Лучше всех в этом разобрались голландцы — они в составе военной миссии посылали туда этнологов и в результате добились больших успехов в своем регионе.
— А на кого американцам нужно было опираться в Афганистане, если бывшие моджахеды и наркобароны все коррумпированные?
— Мне кажется, для того чтобы создать государство, нужно было обращать больше внимания на ростки гражданского общества, поддерживая их морально и материально. Там ведь не все такие дикие и страшные, там есть, например, относительно образованное поколение, выросшее при русских. Там есть замечательные правозащитники, по-настоящему честные люди. Есть гражданское радио, есть педучилище, в котором учатся три тысячи человек. Меня поразила встреча с женщинами-депутатами — если на переговорах с мужчинами обычно слышишь бессмысленное бла-бла, то женщины говорили по делу и очень интересно. В общем, если смотреть с высоты птичьего полета, то все ужасно. Но если приглядеться поближе, то обнаруживаешь множество отдельных позитивных моментов. Вы знаете, в Америке тридцатых годов тоже ведь правила мафия.
— Ну и когда можно будет наконец уйти? В 2014 году еще рано?
— Я считаю, что да. Мне это говорили многие афганцы: если вы сейчас уйдете, будет то же самое, что и после ухода русских. Полномасштабная гражданская война.
— И как же быть?
— В последнее время политика ISAF изменилась. Мы воюем уже не с террористами, и не за права женщин, и не за демократию — а за симпатии населения. Например, многие солдаты квартируют уже не в отдельных огороженных лагерях, а прямо в деревнях, поближе к народу. Но завоевать это доверие теперь крайне сложно — ведь наши солдаты приезжают и уезжают, и через четыре месяца отношения приходится налаживать заново. И нет механизмов, при помощи которых передается опыт, полученный в ходе предыдущего «применения».
Лошадь
Кристиан Бернхардт не может вычистить копыта лошади. Передние еще куда ни шло, а когда дело доходит до задних, щетка вываливается у него из рук, и он в отчаянии садится на землю, обхватив колени руками.
— Где ты сейчас находишься?
— В бункере.
— Что ты чувствуешь?
— Как будто электричество прошло по всему телу.
— Что ты хочешь сейчас сделать?
— Отойти подальше и посидеть в тени.
Это новый метод лечения посттравматики — иппотерапия, которую психотерапевт Клаудиа Свирчек привезла из Америки. Лошади очень чувствительны и умеют выразить то, чего не могут сказать люди. В общении с лошадьми люди лучше понимают себя и свои травмы. Кристиан получил от Клаудии задание вычистить копыта кобылы Джессики. Она стоит, ждет, потом отходит в сторону.
Кристиан пережил трехмесячный ад, не идущий в сравнение даже с Афганистаном. Оказывается, в самом начале войны в Ираке две сотни немецких солдат были в качестве пассивной поддержки направлены в Кувейт, на военную базу Camp Doha, где находилась штаб-квартира американцев. Эта штаб-квартира с другой стороны границы обстреливалась ракетами Scud. В тот момент все были уверены, что у Саддама есть химическое оружие, поэтому на каждую атаку солдаты обязаны были реагировать как на химическую. По всему лагерю раздавались звуки сирен, объявление This is not a test, и нужно было срочно вскочить, натянуть резиновый костюм, противогаз и бежать в бункер. Иногда солдаты не успевали — например, если находились в душе. И тогда им надо было просто стоять и ждать возможной смерти. И так много раз, в любое время дня, а чаще ночи.
— В первые двое суток было выпущено двадцать пять таких ракет. Из них тринадцать долетели до лагеря, остальные были сбиты американской ПВО. Один мой товарищ не успел вовремя надеть противогаз и заплакал. А один раз обстрел застал нас в столовой. Нам сказали никуда не бежать, чтобы не создавать панику. Иногда в противогазе было так жарко, что уровень пота, наполнявшего маску, достигал моих ноздрей, и я уже не мог дышать.
С тех пор Кристиан, как собака Павлова, готов вскочить и бежать в бункер в любую минуту. Терапия EMDR не помогла — необходимость заново воспроизводить в памяти воздушную тревогу стала для Кристиана пыткой и не принесла никакой пользы. Иногда он вскакивает и хочет надеть противогаз посреди ночи: шум проезжающего мотоцикла, сирена «скорой помощи» — все может послужить детонатором. Например, сейчас ему кажется, что лошадь ударит копытом.
— Попробую с закрытыми глазами.
Кристиан закрывает глаза и берет щетку.
— Не получилось.
Он садится у стены и беспомощно улыбается. Лошадь стоит и как будто внимательно слушает.
— А сейчас ты опять в бункере?
— Нет. Сейчас я в Нигде.
— Что это значит?
— Это моя страна — Нигде. Когда сидишь и ничего не чувствуешь. Смотришь на все сквозь стекло. Как будто ты уже умер.
Кристиан опускается на землю, положив руку под голову. Джессика ложится рядом с ним, хотя вообще-то лошади этого не делают. Кристиан засыпает, и мне хочется верить, что во сне его травма переместится в височные участки мозга. Он проснется, вычистит копыта лошади и наконец эвакуируется из кошмаров, всплывающих в кратковременной памяти земли, которая так и не переработала свои травмы.
Источник
Винфрид Нахтсвай — бывший депутат от зеленых и один из главных в стране экспертов по бундесверу. Говорить с немецким политиком, оказывается, большое удовольствие. Потрясающая эрудиция, ясный, последовательный ход мыслей, краткие и точные формулировки, цифры и карты. Нахтсвай был в Афганистане шестнадцать раз — с кратковременными политическими визитами. Он внимательно следит за ситуацией, потому что в 2001 году сам участвовал в принятии решения направить войска в Афганистан, когда у власти было красно-зеленое правительство Шредера. Нахтсвай тогда был против, но теперь считает, что уходить уже нельзя.
— Тогда на этом настоял бундесканцлер, который очень хотел поддержать американцев. От него поступило что-то вроде ультиматума: если это решение не будет принято, он может даже уйти в отставку. Было ощутимое давление. А дискуссии были на самом деле очень напряженными. Причем они в основном касались небольшого спецподразделения, которое предполагалось отправить в Афганистан исключительно с военными целями. Всего около ста человек. В итоге у этих спецназовцев до сих пор не возникло никаких проблем. Проблемы возникли с «мирными» солдатами, которые направляются туда в рамках программы по восстановлению государства. В первый год войны их было тысяча человек, сейчас около пяти тысяч. Поначалу все шло хорошо, но потом объединенные силы сделали ряд ошибок, и это способствовало неприятию иностранных военных местным населением.
— Каких ошибок?
— Во-первых, возник определенный разрыв между американцами, которые хотели побольше воевать и ловить террористов, и европейцами, которые хотели строить государство. Во-вторых, мы хотели всего и сразу — демократию, права женщин, честную полицию. И нам казалось, что все эти цели могут быть быстро достигнуты. Конечно же, это было иллюзией. В-третьих, мы сосредоточились на работе в Кабуле, пытаясь выстроить централизованную систему власти. В итоге Хамида Карзая сейчас часто называют «бургомистром Кабула», а контроль над другими регионами мы потеряли. В-четвертых, американцы сделали ставку на самых влиятельных людей в стране — бывших полевых командиров и наркобаронов. Сейчас они сидят в парламенте, решают вопросы своего бизнеса и никого не слушаются.
— А почему вернулись талибы?
— Как сказал один голландский политик, главная причина появления талибов — это коррумпированное афганское правительство. Население таким образом выражает свой протест. Вообще в этой стране есть три параллельные системы власти: официальное афганское правительство, экономическая власть местных шишек и теневое правительство талибов. В каждом регионе они представлены в разных пропорциях. Так что если кто-то взрывает немецкий автобус, это еще не значит, что виноваты талибы — может, мы просто случайно перекрыли какие-то пути контрабанды наркотиков. Лучше всех в этом разобрались голландцы — они в составе военной миссии посылали туда этнологов и в результате добились больших успехов в своем регионе.
— А на кого американцам нужно было опираться в Афганистане, если бывшие моджахеды и наркобароны все коррумпированные?
— Мне кажется, для того чтобы создать государство, нужно было обращать больше внимания на ростки гражданского общества, поддерживая их морально и материально. Там ведь не все такие дикие и страшные, там есть, например, относительно образованное поколение, выросшее при русских. Там есть замечательные правозащитники, по-настоящему честные люди. Есть гражданское радио, есть педучилище, в котором учатся три тысячи человек. Меня поразила встреча с женщинами-депутатами — если на переговорах с мужчинами обычно слышишь бессмысленное бла-бла, то женщины говорили по делу и очень интересно. В общем, если смотреть с высоты птичьего полета, то все ужасно. Но если приглядеться поближе, то обнаруживаешь множество отдельных позитивных моментов. Вы знаете, в Америке тридцатых годов тоже ведь правила мафия.
— Ну и когда можно будет наконец уйти? В 2014 году еще рано?
— Я считаю, что да. Мне это говорили многие афганцы: если вы сейчас уйдете, будет то же самое, что и после ухода русских. Полномасштабная гражданская война.
— И как же быть?
— В последнее время политика ISAF изменилась. Мы воюем уже не с террористами, и не за права женщин, и не за демократию — а за симпатии населения. Например, многие солдаты квартируют уже не в отдельных огороженных лагерях, а прямо в деревнях, поближе к народу. Но завоевать это доверие теперь крайне сложно — ведь наши солдаты приезжают и уезжают, и через четыре месяца отношения приходится налаживать заново. И нет механизмов, при помощи которых передается опыт, полученный в ходе предыдущего «применения».
Лошадь
Кристиан Бернхардт не может вычистить копыта лошади. Передние еще куда ни шло, а когда дело доходит до задних, щетка вываливается у него из рук, и он в отчаянии садится на землю, обхватив колени руками.
— Где ты сейчас находишься?
— В бункере.
— Что ты чувствуешь?
— Как будто электричество прошло по всему телу.
— Что ты хочешь сейчас сделать?
— Отойти подальше и посидеть в тени.
Это новый метод лечения посттравматики — иппотерапия, которую психотерапевт Клаудиа Свирчек привезла из Америки. Лошади очень чувствительны и умеют выразить то, чего не могут сказать люди. В общении с лошадьми люди лучше понимают себя и свои травмы. Кристиан получил от Клаудии задание вычистить копыта кобылы Джессики. Она стоит, ждет, потом отходит в сторону.
Кристиан пережил трехмесячный ад, не идущий в сравнение даже с Афганистаном. Оказывается, в самом начале войны в Ираке две сотни немецких солдат были в качестве пассивной поддержки направлены в Кувейт, на военную базу Camp Doha, где находилась штаб-квартира американцев. Эта штаб-квартира с другой стороны границы обстреливалась ракетами Scud. В тот момент все были уверены, что у Саддама есть химическое оружие, поэтому на каждую атаку солдаты обязаны были реагировать как на химическую. По всему лагерю раздавались звуки сирен, объявление This is not a test, и нужно было срочно вскочить, натянуть резиновый костюм, противогаз и бежать в бункер. Иногда солдаты не успевали — например, если находились в душе. И тогда им надо было просто стоять и ждать возможной смерти. И так много раз, в любое время дня, а чаще ночи.
— В первые двое суток было выпущено двадцать пять таких ракет. Из них тринадцать долетели до лагеря, остальные были сбиты американской ПВО. Один мой товарищ не успел вовремя надеть противогаз и заплакал. А один раз обстрел застал нас в столовой. Нам сказали никуда не бежать, чтобы не создавать панику. Иногда в противогазе было так жарко, что уровень пота, наполнявшего маску, достигал моих ноздрей, и я уже не мог дышать.
С тех пор Кристиан, как собака Павлова, готов вскочить и бежать в бункер в любую минуту. Терапия EMDR не помогла — необходимость заново воспроизводить в памяти воздушную тревогу стала для Кристиана пыткой и не принесла никакой пользы. Иногда он вскакивает и хочет надеть противогаз посреди ночи: шум проезжающего мотоцикла, сирена «скорой помощи» — все может послужить детонатором. Например, сейчас ему кажется, что лошадь ударит копытом.
— Попробую с закрытыми глазами.
Кристиан закрывает глаза и берет щетку.
— Не получилось.
Он садится у стены и беспомощно улыбается. Лошадь стоит и как будто внимательно слушает.
— А сейчас ты опять в бункере?
— Нет. Сейчас я в Нигде.
— Что это значит?
— Это моя страна — Нигде. Когда сидишь и ничего не чувствуешь. Смотришь на все сквозь стекло. Как будто ты уже умер.
Кристиан опускается на землю, положив руку под голову. Джессика ложится рядом с ним, хотя вообще-то лошади этого не делают. Кристиан засыпает, и мне хочется верить, что во сне его травма переместится в височные участки мозга. Он проснется, вычистит копыта лошади и наконец эвакуируется из кошмаров, всплывающих в кратковременной памяти земли, которая так и не переработала свои травмы.
Источник