Он шел шаркающей походкой. Ноги его постоянно запинались за неровности земли, путались в кустарнике и друг за друга. Левой руки не было, она была отгрызена чуть выше локтя, правая же была направлена на меня, и пальцы на ней все время загребали воздух. Лицо было мертвенно-бледным, на губах запеклась кровь, а одна щека была порвана на лоскуты.
Но самым страшным были глаза - белесые и бессмысленные. В них не отражалась душа, и именно это пугало больше всего.
Я знал его когда-то. Он работал таксистом и жил неподалеку. У него была жена и ребенок - девочка подросток, лет четырнадцати. Я часто видел их гуляющих по этому же парку, меж алей которого сейчас шел ко мне этот страшный полутруп.
Ноги мои отнялись. Я понимал, что надо куда-нибудь бежать, но не мог. Я хотел закричать, но горло сковал страх. А он все шел ко мне и шел.
И только за пятнадцать шагов до меня, я заметил, что он что-то бормочет.
Сделав еще два шага он упал. Согнувшись над ним, я услышал последние его слова перед смертью:
-Помоги... Собаки стаей...
Но самым страшным были глаза - белесые и бессмысленные. В них не отражалась душа, и именно это пугало больше всего.
Я знал его когда-то. Он работал таксистом и жил неподалеку. У него была жена и ребенок - девочка подросток, лет четырнадцати. Я часто видел их гуляющих по этому же парку, меж алей которого сейчас шел ко мне этот страшный полутруп.
Ноги мои отнялись. Я понимал, что надо куда-нибудь бежать, но не мог. Я хотел закричать, но горло сковал страх. А он все шел ко мне и шел.
И только за пятнадцать шагов до меня, я заметил, что он что-то бормочет.
Сделав еще два шага он упал. Согнувшись над ним, я услышал последние его слова перед смертью:
-Помоги... Собаки стаей...